Бубен Н.Я.

"ПАМЯТЬ

Время спешит, ускоряется. Чаще мелькают юбилейные банкеты. Голубая дымка слегка рассеивает образы дорогих нам, но ушедших из жизни людей.

Николай Яковлевич Бубен был мудрым, дружелюбным и щепетильно правдивым человеком.

Третьего января 1962 года, сделавшись аспирантом, я задал ему вопрос: “Что прикажете делать, Николай Яковлевич?” Коротко описав, чем занят каждый сотрудник лаборатории, он предложил мне “поиграться” с кристалло-сольватами: “Страшно интересно, по-моему, так как радикалы стабилизируются в них до сравнительно высоких температур”. В конце разговора добавил: “У нас в институте, Леонид, аспиранта берут за хвост и кидают в болото. Выползет, хорошо, не выползет, тоже хорошо.” Значит, свобода, и выкручивайся сам. Меня очень удивляло сначала, что в нем нет ничего от руководителя. Николай Яковлевич ни перед кем не ставил четко очерченных заданий, не давил ни самодовольно-сложными логическими конструкциями, ни ледяным административным прессом. И тем не менее все сотрудники от зеленых дипломников до убеленных сединами опытных “экспериментеров” работали как черти.

Заведующий лабораторией видел свой долг в том, чтобы “маленько попричесать” и “вставить пару слов”. Но эта “пара слов” имела удивительное действие. В работе все выстраивалось на свои места, она начинала дышать, становилась живой. Беседы с Н.Я. доставляли мне огромное удовольствие. Он сам никаких идей, вроде бы, и не высказывал, а только “пинал” меня нещадно (“причесывал”), спрашивая, что я думаю по поводу той или иной публикации, или как я сам для себя увязываю те или иные факты. Я с поспешным энтузиазмом выкладывал ему свои недозрелые соображения, а он делал вид, что до него как-то все не доходит, переспрашивал, сокрушался. И вдруг “пара слов”- и разлетались в пыль все иллюзии, как вычитанные в журналах, так и свои, и суть той или иной работы становилась голой и простоволосой. Больше всего труда, как мне кажется, Н.Я. затрачивал на то, чтобы точно представить себе черту между известным и неизученным, и поделиться этим с сотрудниками “парой слов” в нужный момент.

Удивительно, что от его “причесывания” я ни одного раза, ни на секунду не сник и не потерял надежду. Скорее, наоборот, уходил от него с предчуствием, что вот-вот что-то рожу. И действительно, вскоре прибегал к нему с очередной “идеей”. Выслушав меня, как всегда, дружелюбно, Н.Я. выносил такую резолюцию: “Все это хорошо, Леонид, но уж больно наивно”, Муру несу, стало быть! Однако постепенно резолюции менялись, он реагировал так: “Я не знаю, Леонид, как тут быть-то, может, действительно стоит пару опытов сделать, как Вы предлагаете.” Это уже означало высочайшее одобрение.

И вот наступил момент, я положил на стол перед Н.Я. свою первую аспирантскую статью. Через несколько дней он мне заявляет: “Прочитал Вашу галиматью. Ни хрена, Леонид, из Ваших данных не следует того, что Вы сказать хотите”. Я в ответ обстрелял его неистово тучей доводов в подтверждение своей правоты. Н.Я. загадочно хмыкнув, пихнул мои писания в ящик своего стола и буркнул: “Пусть полежат, уж очень у Вас как-то лихо выходит.” Прошло полгода. Однажды мы прогуливались с Н.Я. по коридору второго корпуса. Я курил, а он просвещал меня о процессах вымерзания в атмосфере. Небо было безоблачным, но за окнами тихо падали редкие снежинки. И вдруг, как-то хитро покрякав, Бубен произносит: “Леонид, то, что Вы тогда написали, ведь из простого уравнения следует. Чего же Вы мне этого раньше-то не объяснили? Как ловко допер-то, сукин сын,” - добавил он лукаво и потащил меня к себе в кабинет показать текст “причесанной” статьи.

Незаметно подталкивая и помогая мне зажить своей мыслью, Николай Яковлевич свою роль и свое значение при этом искусно затенял. Таких людей, как он, Земля рождает, почему-то, очень мало. Но не будь их даже в ничтожно малом количестве, человечество никогда не смогло бы приподняться над первобытным зверинцем.

Николай Яковлевич остро схватывал шутку и от души хохотал, когда на сцене происходило коловращение несколько прикарикатуренных образов высоко почитаемых им людей: Николая Николаевича, Виктора Львовича, Николая Марковича.

Однако ему свойственна была одна забавная слабость, он не терпел шуток в свой адрес. Однажды захожу к нему в кабинет и застаю его в крайнем расстройстве. “Что с Вами, Николай Яковлевич?” С глубоким страдальческим вздохом: “Говорил им, не трогайте меня в капустнике, но Никольский, паразит, не послушался и протащил.” С трудом удалось успокоить, убеждая, что не стоит принимать близко к сердцу столь незначительную ерунду.

Как-то звонит он мне в ускорительный подвал: “Вы Шамшева не видели, где он?” И черт дернул меня из озорства ответить, подражая его голосу и манере: “Хрен его знает, Николай Яковлевич, видно шляется где-то.” Бубен бросил трубку и две недели со мной не здоровался.

70-летний юбилей Н.Н. отмечали в Университетском зале. Перед представлением в коридоре В.Г.Никольский схватил меня за рукав: “Пойдем скорей на сцену, будешь Бубена изображать!” Не успел я отреагировать, как путь был прегражден Н.Я. Расставив руки и ноги, свирепо вибрируя от гнева, он шептал: “Ни шагу на сцену, сволочь, иди в зал, иначе как тресну по лысой-то голове.” Никогда досель и после не видел я его таким разъяренным, очень добродушного, в сущности, человека. Мне стало нестерпимо жаль Н.Я., и я поскорее ретировался в зал.

Потом мы нередко вспоминали этот курьезный эпизод и до слез смеялись.

История нашего сектора, его прошлое, настоящее и будущее неразрывно связаны с научным и нравственным вкладом Н.Я.Бубена, своеобычного и благородного человека."


Л.Тихомиров