Бубен Н.Я.
"ПАМЯТЬ
Время спешит, ускоряется.
Чаще мелькают юбилейные банкеты. Голубая
дымка слегка рассеивает образы дорогих
нам, но ушедших из жизни людей.
Николай Яковлевич Бубен
был мудрым, дружелюбным и щепетильно
правдивым человеком.
Третьего января 1962
года, сделавшись аспирантом, я задал
ему вопрос: “Что прикажете делать,
Николай Яковлевич?” Коротко описав,
чем занят каждый сотрудник лаборатории,
он предложил мне “поиграться” с
кристалло-сольватами: “Страшно интересно,
по-моему, так как радикалы стабилизируются
в них до сравнительно высоких температур”.
В конце разговора добавил: “У нас в
институте, Леонид, аспиранта берут за
хвост и кидают в болото. Выползет, хорошо,
не выползет, тоже хорошо.” Значит,
свобода, и выкручивайся сам. Меня очень
удивляло сначала, что в нем нет ничего
от руководителя. Николай Яковлевич ни
перед кем не ставил четко очерченных
заданий, не давил ни самодовольно-сложными
логическими конструкциями, ни ледяным
административным прессом. И тем не менее
все сотрудники от зеленых дипломников
до убеленных сединами опытных
“экспериментеров” работали как черти.
Заведующий лабораторией
видел свой долг в том, чтобы “маленько
попричесать” и “вставить пару слов”.
Но эта “пара слов” имела удивительное
действие. В работе все выстраивалось
на свои места, она начинала дышать,
становилась живой. Беседы с Н.Я. доставляли
мне огромное удовольствие. Он сам никаких
идей, вроде бы, и не высказывал, а только
“пинал” меня нещадно (“причесывал”),
спрашивая, что я думаю по поводу той или
иной публикации, или как я сам для себя
увязываю те или иные факты. Я с поспешным
энтузиазмом выкладывал ему свои
недозрелые соображения, а он делал вид,
что до него как-то все не доходит,
переспрашивал, сокрушался. И вдруг
“пара слов”- и разлетались в пыль все
иллюзии, как вычитанные в журналах, так
и свои, и суть той или иной работы
становилась голой и простоволосой.
Больше всего труда, как мне кажется,
Н.Я. затрачивал на то, чтобы точно
представить себе черту между известным
и неизученным, и поделиться этим с
сотрудниками “парой слов” в нужный
момент.
Удивительно, что от его
“причесывания” я ни одного раза, ни на
секунду не сник и не потерял надежду.
Скорее, наоборот, уходил от него с
предчуствием, что вот-вот что-то рожу.
И действительно, вскоре прибегал к нему
с очередной “идеей”. Выслушав меня,
как всегда, дружелюбно, Н.Я. выносил
такую резолюцию: “Все это хорошо, Леонид,
но уж больно наивно”, Муру несу, стало
быть! Однако постепенно резолюции
менялись, он реагировал так: “Я не знаю,
Леонид, как тут быть-то, может, действительно
стоит пару опытов сделать, как Вы
предлагаете.” Это уже означало высочайшее
одобрение.
И вот наступил момент,
я положил на стол перед Н.Я. свою первую
аспирантскую статью. Через несколько
дней он мне заявляет: “Прочитал Вашу
галиматью. Ни хрена, Леонид, из Ваших
данных не следует того, что Вы сказать
хотите”. Я в ответ обстрелял его неистово
тучей доводов в подтверждение своей
правоты. Н.Я. загадочно хмыкнув, пихнул
мои писания в ящик своего стола и буркнул:
“Пусть полежат, уж очень у Вас как-то
лихо выходит.” Прошло полгода. Однажды
мы прогуливались с Н.Я. по коридору
второго корпуса. Я курил, а он просвещал
меня о процессах вымерзания в атмосфере.
Небо было безоблачным, но за окнами тихо
падали редкие снежинки. И вдруг, как-то
хитро покрякав, Бубен произносит:
“Леонид, то, что Вы тогда написали, ведь
из простого уравнения следует. Чего же
Вы мне этого раньше-то не объяснили? Как
ловко допер-то, сукин сын,” - добавил он
лукаво и потащил меня к себе в кабинет
показать текст “причесанной” статьи.
Незаметно подталкивая
и помогая мне зажить своей мыслью,
Николай Яковлевич свою роль и свое
значение при этом искусно затенял. Таких
людей, как он, Земля рождает, почему-то,
очень мало. Но не будь их даже в ничтожно
малом количестве, человечество никогда
не смогло бы приподняться над первобытным
зверинцем.
Николай Яковлевич остро
схватывал шутку и от души хохотал, когда
на сцене происходило коловращение
несколько прикарикатуренных образов
высоко почитаемых им людей: Николая
Николаевича, Виктора Львовича, Николая
Марковича.
Однако ему свойственна
была одна забавная слабость, он не терпел
шуток в свой адрес. Однажды захожу к
нему в кабинет и застаю его в крайнем
расстройстве. “Что с Вами, Николай
Яковлевич?” С глубоким страдальческим
вздохом: “Говорил им, не трогайте меня
в капустнике, но Никольский, паразит,
не послушался и протащил.” С трудом
удалось успокоить, убеждая, что не стоит
принимать близко к сердцу столь
незначительную ерунду.
Как-то звонит он мне в
ускорительный подвал: “Вы Шамшева не
видели, где он?” И черт дернул меня из
озорства ответить, подражая его голосу
и манере: “Хрен его знает, Николай
Яковлевич, видно шляется где-то.” Бубен
бросил трубку и две недели со мной не
здоровался.
70-летний юбилей Н.Н.
отмечали в Университетском зале. Перед
представлением в коридоре В.Г.Никольский
схватил меня за рукав: “Пойдем скорей
на сцену, будешь Бубена изображать!”
Не успел я отреагировать, как путь был
прегражден Н.Я. Расставив руки и ноги,
свирепо вибрируя от гнева, он шептал:
“Ни шагу на сцену, сволочь, иди в зал,
иначе как тресну по лысой-то голове.”
Никогда досель и после не видел я его
таким разъяренным, очень добродушного,
в сущности, человека. Мне стало нестерпимо
жаль Н.Я., и я поскорее ретировался в
зал.
Потом мы нередко
вспоминали этот курьезный эпизод и до
слез смеялись.
История нашего сектора,
его прошлое, настоящее и будущее
неразрывно связаны с научным и нравственным
вкладом Н.Я.Бубена, своеобычного и
благородного человека."
Л.Тихомиров